Этот форум предназначен для обсуждения Советской эпохи и и музыки. Все сообщения, не относящиеся к теме,
непристойные сообщения, а также сообщения, оскорбительные для других участников форума будут удалены.
Цитата по книге книге "Эрнст Буш и его время", Г. Шнеерсон:
"
В один из январских вечеров (примечание: 1949 года) Союз писателей организовал в своем Доме на улице Воровского вечер Эрнста Буша. Председательствовал Константин Симонов. Буш спел большую программу из старых и новых песен. Он пел с прежней силой, с неугасимым темпераментом бойца.
Прежде чем закончить вечер, К. Симонов прочел свое стихотворение, посвященное Эрнсту Бушу.
После концерта мы собрались в гостиной Дома литераторов и здесь за дружеским столом Эрнст Буш рассказывал нам о годах скитаний, о самых драматичных эпизодах жизни в фашистском плену и о том, как пришло освобождение.
"
Воспоминания Константина Симонова об этом вечере в Доме Союза писателей: "
...то, что он рассказал о себе тогда, в свой первый московский вечер, я в ту же ночь, вернувшись домой, записал, и мне хочется привести хотя бы часть тогдашнего рассказа этого замечательного немца...
"
Константин Симонов "Воспоминания. Об Эрнсте Буше" (1965)
Цитата по книге:
http://publ.lib.ru/ARCHIVES/S/SIMONOV_Konstantin_Mihaylovich/_Simonov_K._M..html
Константин Михайлович Симонов Воспоминания Собрание сочинений в 10 томах. Том 10. (М.: Художественная литература, 1984)
"
ОБ ЭРНСТЕ БУШЕ
Я хочу рассказать о встрече с одним немцем, о существовании которого я помнил все годы войны, хотя и не знал, жив он или нет. Он оказался жив, и я встретился с ним после войны в Москве, в Союзе писателей, в одной из комнат старого московского дома, в котором собрались старые, довоенные друзья.
Схватясь одной рукой за спинку стула, а другой придерживая искалеченную раной щеку, стоял и пел невысокий коренастый человек с хмурым лицом. Голос у него был хрипловатый, низкий, сильный, а песни были песнями немецкой и испанской революции, песнями гамбургских рабочих и бойцов интернациональных бригад [87]. Это были песни, в которых звучали слова: Мадрид, Харрама [88], Тельман, Рот фронт...
Эти песни пел Эрнст Буш, немецкий певец, коммунист, антифашист, боец интербригад [89], узник фашистских лагерей и тюрем. Один из тех немцев, вместе с которыми мы воевали против немецкого фашизма.
Песни Буша я знал с юности, их мне не надо было записывать. Но то, что он рассказал о себе тогда, в свой первый московский вечер, я в ту же ночь, вернувшись домой, записал, и мне хочется привести хотя бы часть тогдашнего рассказа этого замечательного немца.
После поражения испанской революции [90] Буш вместе с другими интербригадовцами перешел французскую границу и попал в концлагерь. Там, в этом французском концлагере, в который потом пришли немцы, он провел почти три года. В дюнах, около Средиземного моря. Кругом была вода, бараки стояли на маленьких островах. Умирало много народу. На целый барак был всего один гроб, в котором хоронили людей. Он был устроен как пенал с крышкой, только перевернутый. Гроб ставили над вырытой в песке ямой, потом выдергивали эту крышку, труп падал вниз, а гроб забирали для следующих похорон.
Когда вместо петэновцев в лагерь пришли немцы [91], они, опознав Буша, потащили его сначала в гестапо в Париж, а потом в Германию. Он сидел в одной тюрьме, потом в другой, потом попал в знаменитый Моабит [92]. Там он сидел семь месяцев в ожидании суда. Допросы шли один за другим. Наконец однажды глубокой ночью, когда он только что вернулся с очередного допроса, началась очередная бомбежка. Он почувствовал, что бомбы рвались совсем близко вокруг тюрьмы. Он постучал в стену соседу и сказал ему на тюремной азбуке, чтобы тот слез с койки и лег, прижавшись к внутренней стене тюрьмы. Посоветовал соседу и то же самое сделал сам - лег, прижавшись щекой к стене. Это было последнее, что он помнил.
Он очнулся через десять дней в тюремном госпитале. Его сочли мертвым и снесли в мертвецкую и только потом заметили, что он жив. У него до сих пор не работает половина лица, левая сторона губ, и ему стоит огромного физического напряжения петь. Но поет он все равно замечательно, мне кажется, что еще лучше, чем в тридцатые годы, когда я слушал его в Москве впервые [93].
Его подлечили в госпитале, чтобы посадить на скамью подсудимых. Ему вручили обвинительный акт из трех пунктов. По одному из них ему причиталось 15 лет тюрьмы, по другому - пожизненная каторга, по третьему - казнь.
Судебный приговор пошел на утверждение, а его тем временем, в конце сорок четвертого года, перевели в другую тюрьму - в Бранденбург. Там он несколько дней сидел в общей камере, рядом с немецким летчиком, посаженным за трусость. Именно от этого летчика он узнал, что немецкие самолеты не смогли разбомбить Москву - такой силы была ее противовоздушная оборона.
Летчик говорил ему: «Я не враг себе, я не хотел идти на верную смерть. Конечно, я поворачивал. Так же делали многие другие».
Так Буш узнал, что Москва цела. Раньше он думал, что она разрушена дотла.
- Два витамина поддерживали меня в тюрьме - ненависть и месть.
И вот настал день, когда они услышали в тюрьме стрельбу из орудий и приближающийся грохот танков. Во двор ворвались советские солдаты. Автоматчик открыл камеру и сказал: «Выходите». Они вышли во двор. Тюремная стража бежала. Русские боялись, что фашисты, отступая, начнут обстреливать тюрьму из артиллерии, и просили заключенных как можно скорее расстаться с тюремным двором.
Он нашел себе попутчика и два дня и две ночи шел к Берлину вслед за наступавшей Советской Армией. На вторую ночь на перекрестке дорог их остановил советский автоматчик. Он сказал:
- Стойте. Кто вы?
Они показали тюремные карточки и сказали:
- Мы заключенные.
Он не понял или не поверил и сказал:
- Ложись.
Они легли на землю. Тогда он снова переспросил:
- Кто вы такие?
- Мы заключенные, антифашисты, - сказал Буш.
Автоматчик стоял рядом с ними и думал. Несколько минут думал, потом сказал:
- Встаньте. Идите.
На третий день ходьбы Буш встретил советского лейтенанта, немножко знавшего немецкий язык. Он оказался москвичом и, когда Буш стал ему объяснять, что он Буш, сразу узнал его:
- Я же вас слышал в Москве! - И начал петь его песню: - «Друм линкс, цвай, драй...» [94]
«Да, это мой человек», - подумал Буш, услышав, как поет этот советский лейтенант.
На следующую ночь их снова задержали. Была слышна близкая перестрелка на окраинах Берлина. Их привели в штаб. В штабе за столом сидел и дремал очень усталый русский майор. Он поднял голову, протер глаза и спросил:
- Кто вы?
Буш сказал, что они заключенные, антифашисты. Тогда майор еще раз протер глаза, посмотрел на Буша и сказал:
- Тогда идите.
Они пошли дальше.
Они переправились на лодке через канал и наконец попали в Берлин, в город, где когда-то стоял дом, где жил Буш, и где теперь почти все было разбито.
Наконец Буш дошел до своей улицы. Что-то со страшной силой тянуло его к тому месту, откуда он ушел ровно двенадцать лет назад, после того как Гитлер пришел к власти.
Буш знал про жену, что она была тоже где-то в фашистских концлагерях. Он шел, решительно ни на что не рассчитывая. И вдруг среди многих разбитых домов увидел свой дом, совершенно целый, как ни странно. Дверь была приоткрыта. Он толкнул ее ногой и вошел.
Дом был целый, и там, внутри, в доме, было даже все прибрано. Все стояло как стояло двенадцать лет назад. Его до того потрясло это, что он не мог оставаться в доме и вышел на улицу.
Вышел и увидел - напротив дома на улице стоят две женщины. Они стояли и смотрели в его сторону. Потом одна из них сказала, не двигаясь с места:
- Боже мой, да это ж Буш!
Это была его собственная жена, которая тоже вернулась из концлагерей два дня назад.
Так они встретились через двенадцать лет около своего дома. Гитлер, от которого в тридцать третьем году он бежал в Советскую Россию, был мертв, а Советская Армия стояла в Берлине.
Вот и все, что я записал в свой дневник тогда, после своего первого свидания с Бушем - антифашистом, знаменитым певцом, великим актером.
Именно о нем я написал стихи «Немец», которые начинались так:
В Берлине, на холодной сцене,
Пел немец, раненный в Испании,
По обвинению в измене
Казненный за глаза заранее,
Пять раз друзьями похороненный,
Пять раз гестапо провороненный,
То гримированный, то в тюрьмах ломанный,
То вновь иголкой в стог оброненный.
Воскресший, бледный, как видение,
Стоял он, шрамом изуродованный,
Как документ Сопротивления,
Вдруг в этом зале обнародованный...
Для меня как для поэта Эрнст Буш с юности и до седых волос был и остался символом антифашистской Германии.
ОБ ЭРНСТЕ БУШЕ
Впервые - в РСТ.
Печатается по тексту СИД-2.
Буш Эрнст (1900-1980).
[87] Интернациональные бригады - боевые формирования добровольцев из 54 стран, сражавшихся на стороне Испанской республики против фашистов во время войны 1936-1939 гг.
[88] Харрама - река в Испании, где республиканские войска в феврале 1937 г. нанесли крупное поражение фашистам.
[89] ...боец интербригад... - Буш был бойцом 11-й интернациональной бригады в 1937-1939 гг.
[90] После поражения испанской революции... - Испанская революция пала под ударами превосходящих сил немецко-итальянских интервентов и испанских фашистов в марте 1939 г.
[91] ...вместо петеновцев в лагерь пришли немцы... - Петеновцы - сторонники французского маршала Петена, возглавлявшего в 1940-1944 гг. капитулянтское, а затем коллаборационистское правительство Виши. В ноябре 1942 г. юг Франции, где до этого правил режим Виши, был оккупирован немецко-фашистскими войсками.
[92] ...попал в знаменитый Моабит... - Тюрьма в Берлине, в которой гитлеровцы содержали особо важных политических заключенных.
[93] ...когда я слушал его в Москве впервые... - Буш гастролировал в Москве в 1936 г.
[94] ...петь его песню: - «Друм линкс, цвай, драй...» - слова из «Песни единого фронта» (1934) (стихи Б. Брехта, музыка X. Эйслера).
Александр Дымшиц "Певец борьбы" (Об Эрихе Вайнерте) (1966) Цитата по:
Журнал "Знамя", том 36 Союз советских писателей СССР, 1966
"
Звенья памяти: портреты и зарисовки
Александр Дымшиц
Певец борьбы
Есть образы, которые прирастают к сердцу. Пока жив, с ними не расстаешься. Для меня один из них — образ Эриха Вайнерта, поэта немецкой антифашистской борьбы, поэта-коммуниста.
Эриха Вайнерта я увидел впервые в ленинградском Доме писателя, на интернациональном вечере, посвященном XIX годовщине Октября. «Центром» этого вечера был Эрнст Буш. Он пел брехтовскую «Песню единого фронта», «Бандера роха», «Болотные солдаты», «Алабама», сатирические песни - «Революццер» Эриха Мюзама и «О, Сюзанна...». Буш поистине владел залом, он увлекал наши чувства. Мы подпевали ему хором, мы были взволнованы и счастливы.
К этому вечеру, который состоялся 5 ноября 1936 года, готовились усердно. Поэт Михаил Фроман переводил тексты немецких песен на русский язык. Вышла небольшая книжечка этих песен, которую вручили слушателям. На самом вечере председательствовал переводчик Валентин Стенич. Аккомпанировал Бушу композитор и музыковед Григорий Шнеерсон. Вместе с Бушем пришел Вайнерт.
Был Вайнерт тогда если и не очень молод, то очень моложав. За плечами его была уже большая и напряженная борьба - политическая и литературная. Уже выработался его стиль поэта-трибуна, поэта-песенника. Вайнерт был широко известен как боевой противник гитлеризма, как деятель тельмановской гвардии коммунистов.
Эрих Вайнерт сразу подружился с ленинградскими поэтами Всеволодом Азаровым и Еленой Рывиной, с их другом - молодым композитором Виктором Томилиным. Для В. Томилина Вайнерт написал текст «Песни народного фронта». На русский язык песню перевел В. Азаров. В. Томилин положил ее на музыку.
Песня эта хорошо известна. Мне хочется рассказать о том, что она была написана по своего рода социальному заказу. В ленинградском Союзе композиторов существовала комиссия по интернациональной работе. У нее была своя программа (текст которой сохранился у В. Азарова). В ней после изложения общих принципов говорилось, что «комиссия выдвигает следующие положения», среди которых первым пунктом была названа «работа по созданию произведений на интернациональную тематику («Песня единого фронта», «Песня об Антикайнене», создание в музыке портретов героев-борцов международного рабочего движения)». Виктор Томилин был активным деятелем этой комиссии, - он писал музыку к «Песне о Тельмане» Елены Рывиной, он работал с Эрихом Вайнертом.
Еще до приезда Вайнерта в Ленинград Томилин и Азаров были заочно с ним знакомы. Текст песни для них был создан осенью 1935 года, о чем свидетельствует письмо поэта в ленинградский Союз композиторов, посланное 20 октября 1935 года из Гагры, — письмо сохранилось в архиве В. К. Томилина. Вот это письмо (в переводе с немецкого):
«Дорогие товарищи!
В прошлом месяце я Вам писал из Москвы, что из-за поездок не мог написать текста песни, который Вы хотели получить, - я пообещал Вам написать его не позже 10 октября. К сожалению, и этот срок отодвинулся, так как, приехав сюда, я не сразу получил квартиру, в которой мог бы работать. Только в последние дни все устроилось так, что я приступил к работе.
При сем шлю Вам обещанный текст. Вы видите, что я избрал темой не единый фронт, а то, что сейчас особенно важно, - народный фронт. Я прошу Вас подтвердить мне получение текста. Я был бы также очень рад, если бы в скором времени узнал Ваше мнение относительно пригодности этого текста.
С товарищеским приветом
Эрих Вайнерт».
Я привел это письмо целиком не только потому, что оно повествует о том, как родилась одна из лучших песен поэта, но и потому, что оно говорит об удивительной скромности, столь характерной для Эриха Вайнерта. Поэт с широкой международной известностью, знаменитый политический лирик, сатирик, публицист, фельетонист, мастер массовой песни, был настолько скромен, что что дорожил каждым критическим суждением о его работе.
Так было в середине тридцатых годов. Эрих Вайнерт, как и Эрнст Буш, вскоре оказался в сражающейся Испании, он был там воином и поэтом, создал песни, которые удивительный голос Буша разнес из окопов Интернациональной бригады по всему свету.
22 июня 1941 года Эрих Вайнерт был в Москве. Его ленинградские друзья и поклонники в этот грозный день стали солдатами великой вооруженной битвы против гитлеризма. Всеволод Азаров ушел во флот, Елена Рывина и Виктор Томилин - в армию.
Осенью 1941 года пал в бою под Невской Дубровкой Виктор Константинович Томилин — молодой, стремительный, живший в мире звуков, в мире мысли и борьбы. В суровый час с грустью и болью я узнал о его смерти, находясь на другом участке Ленинградского фронта.
Об Эрихе Вайнерте мы услышали не сразу. Позднее москвич Григорий Шнеерсон рассказал нам, бывшим ленфронтовцам, что поэт с первого часа войны встал в ряды тех, кто словом и делом боролся против вторгшихся в Советский Союз гитлеровских войск. Г. М. Шнеерсон вспоминал, что в самом начале войны в Московской консерватории, в ее тонфолевом кабинете, стали изготовлять пластинки с песнями Эрнста Буша. Они предназначались для звукопропаганды среди солдат гитлеровской армии. Вайнерт проверял тексты, точность их записей.
Тогда же он создал песню «Оружие против Гитлера!», обращенную к немецким солдатам и призывавшую к неповиновению. Музыку к этой песне написал композитор Матвей Блантер, для записи ее исполнил Гуго Тиц, и некоторое количество пластинок было тотчас отправлено на фронт. Текст этой песни сохранился у Григория Шнеерсона (а музыка к ней — у М. Блантера). Он никогда не печатался в книгах Вайнерта, - вероятнее всего, поэт забыл об этой песне. И лишь в последнее время, чуть ли не через четверть века, и это стихотворение Эриха Вайнерта и музыка М. Блантера стали известны в Германской Демократической Республике.
Активность Эриха Вайнерта - поэта и политического борца - в годы великой войны советского народа против фашистских захватчиков общеизвестна. Недолго пробыл он в Москве, затем в эвакуации в Казани. Путь его вел к фронтам, к боям; он был участником исторической битвы под Сталинградом, сыгравшей поворотную роль в течении военных событий.
Мне не приходилось видеть Эриха Вайнерта во время войны. Но вести о нем были частыми. Я встречал его фотопортреты в газете «Свободная Германия», знал о его руководящей роли в Национальном комитете немецких антифашистов, читал его листовки-стихи. Вайнерт был безупречным бойцом за коммунистические идеи. Меня, сидевшего в землянках и окопах под Ленинградом, радовало, что в его стихотворении «Говорит Ленинград», написанном в Казани в грозном 1941 году, так громко звучали идеи ленинского интернационализма. Схваченные за горло железной рукой фашистской осады, мы, ленинградцы, не переставали верить в нашу победу над фашизмом, в отрезвление немецкого народа, в будущую свободную Германию. В этом смысле Эрих Вайнерт, его стихи-листовки были нам очень близки по духу. Вероятно, поэтому так проста и естественна была наша с ним встреча в освобожденном Берлине, когда я приехал к нему на Вальштрассе, где он временно проживал, вернувшись на родину. Мы встретились как люди одной «веры».
В период моей работы в Берлине мы часто встречались с Эрихом Вайнертом. Бывали у нас разговоры и на разные литературные темы.
Однажды я слышал, как он читал знаменитое стихотворение Георга Гервега «Партия», и не мог не сказать ему, что он читал его словно «свое», как собственное. Он был поэтом партии, и традиции его шли именно отсюда — от поэтического манифеста Гервега, от поэзии «Новой Рейнской газеты» - этого детища Маркса и Энгельса, от немецких рабочих хоров, которые так ценил Ленин, от песен Беранже и Потье, — словом от поэзии баррикадных битв за революцию. Недаром в русской поэзии Эрих Вайнерт так любил и так проникновенно чувствовал Некрасова и Маяковского, недаром он с такой любовью говорил о Шевченко.
Мне трудно припомнить все наши встречи, все разговоры с Эрихом Вайнертом, которых было довольно много. Но некоторые его мысли запомнились, и о них я скажу.
Помню, как однажды я спросил Вайнерта, не отвлекает ли его от поэзии работа в Управлении народного образования, где он занимал весьма ответственный пост. На то последовал ответ, очень характерный для поэта. Вайнерт сказал, что писатель-социалист не может творить вне постоянного общения с народом, жизнью. Конечно, добавил он, его работа нередко бывает чрезмерной, но кто же будет возводить здание будущего государства, если не те, для кого это дело является делом жизни. И тут Вайнерт вспомнил Маяковского, его работу в РОСТА, его слова - «наступать на горло собственной песне».
Был у нас и еще один крепко запомнившийся разговор. Я получил книгу Вайнерта «Вторая глава мировой истории», книгу стихов, посвященную Советскому Союзу, и мне захотелось сказать поэту о моих впечатлениях от его переводов, составивших солидный раздел в сборнике. Я помню, что хвалил Вайнерту переводы из Александра Блока («На поле Куликовом»), «Песню о Родине» В. Лебедева-Кумача, песню «Смерть Чапаева» (столь проникновенно исполняемую Бушем), стихотворение Константина Симонова «Ты помнишь, Алеша, дороги Смоленщины...», посвященное Алексею Суркову. Меня поразила в этих переводах - и я сказал это Вайнерту - широта охвата различнейших художественных явлений, проникновенность понимания столь разных стилей, глубина овладения языком русского фольклора и русской поэзии. И тогда Вайнерт сказал мне, что, живя в России, он полюбил не только русскую жизнь, но и русское слово. Он вошел во внутренний мир, понял дух русского народа и только поэтому смог найти эквиваленты для русского слова-образа в немецком языке. И тогда же Вайнерт сказал, что проблема перевода - важнейшая проблема, что хороший перевод - это настоящая победа в германо-советской дружбе.
Эрих Вайнерт был большим другом советских людей и советской культуры. Однажды он развернул передо мной целую программу переводов из русских классиков на немецкий. Нужно, говорил он, открыть немецкому народу не только Пушкина, но и Лермонтова, нужно дать немецким читателям Некрасова и Шевченко. Очень важно перевести революционных демократов - Белинского, Добролюбова, Чернышевского.
Эрих Вайнерт был горячо любим хорошими людьми везде и всюду, где он появлялся. Большим почетом, глубоким уважением он был окружен и у себя на родине, в молодой Германской Демократической Республике. Он еще много сверх созданного мог бы сделать для немецкой поэзии, для немецкой социалистической культуры Но тяжелая болезнь - туберкулез - подсекла его силы, оборвала его жизнь.
Болезнь не красит человека. Но я не видел Эриха Вайнерта тяжелобольным. Я знал его полным творческой энергии. И память моего сердца хранит его живой образ. Я и сейчас вижу его подтянутым, энергичным, с высоко поднятой курчавой головой, с открытым взглядом светлых глаз, с веселой, чуть иронической улыбкой.
Я вижу Эриха Вайнерта таким, каким он живет в его книгах, - поэтом-бойцом.
"
Издание: "Эрнст Буш и его время", Григорий Михайлович Шнеерсон, Москва, Всесоюзное издательство "Советский композитор", 1971 год.
(Шнеерсон Г. М. Эрнст Буш и его время - М.: Сов. композитор, 1971. - 286 с. - Тираж 4 580 экз.)
Аннотация: В книге известный советский музыковед Г. М. Шнеерсон (1901-1982) рассказывает о жизненном и творческом пути великого немецкого революционного певца и актера Эрнста Буша (1900-1980). В книгу включены очерки об истории рабочего музыкального движения и революционного театра в Германии в период Веймарской республики и в ГДР в послевоенные годы, очерки о Б. Брехте, Г. Эйслере, Э. Пискаторе и других классиках левого крыла немецкой культуры первой половины ХХ века.
2. Распечатка текста статьи. "
Песня в Германии запрещена
Письмо из Берлина
Ганс Эйслер – это имя достойно того, чтобы его знала рабочая молодежь Советского Союза. Композитор-коммунист, композитор-массовик, Ганс Эйслер – одна из интереснейших фигур сегодняшней Германии. В своей работе он сочетает, во-первых, последние новаторские достижения современной музыки с требованием, чтобы музыка была умной, массовой, публицистической.
Он против концерта, где разобщены исполнитель и слушатель. Он – за хор, и в хоровом движении Германии он ведет работу по созданию коммунистической боевой линии в многочисленных, но закисших хоровых обществах с социал-демократической окраской.
Он – за массовость музыки, за ее приближение к массам средствами высочайшей сегодняшней техники.
Он – за радиомузыку и, в особенности, за граммофон. Борясь против развлекательной музыки, он и граммофон из средства оглупления рабочих мозгов превращает в средство их освежения и прояснения.
40 000 пластинок продано в Германии с его маршем «Красный Веддинг». Сейчас этот марш запрещен.
Его музыка публицистична.
Идут выборы в рейхстаг, избирателям раздают мыльца с надписью: «Голосуйте за с.-д.!», и уже Буш, постоянный исполнитель эйслеровских песен на пролетарских эстрадах Германии, поет песню о мыле, о том, как «вмылили обывателю эсдековщину», о кровавых социалистических руках и о попытке умыть их пеной этого мыла.
Становятся безработный в очереди к биржам труда – и уже пишет Эйслер песню о штемпелевке*. Это не просто заунывный вой изголодавшегося рабочего, руки которого в многолетних простоях забывают свою квалификацию – это одновременно и ироническое издевательство над блаженно-обывательскими песенками и мелодийками сентиментального бюргера маленьких городков.
* На карточке безработного штемпелем отмечается ежедневная явка на биржу труда.
Больше всего на свете Эйслер ненавидит «кич» - так по-немецки называется чувствительная, пошлая сентиментальщина, рассчитанная на щекотание в горле, на пуск слезы. Он ненавидит не только немецкий «кич», но и русский – всякие «Из-за острова на стрежень», «Очи черные», всю романсовую цыганщину, пошлые «Кирпичики».
Подходит немецкое рождество, и Эйслер пишет пародию на популярный церковный хорал, музыкально вскрывает за умилительной внешностью хорала урчание сытых желудков и оскал самодовольных мещанских морд. Вместо «ангельской» песни зазвучала песня пауков.
По Германии идут протесты против параграфа 218, карающего аборты и запрещающего давать женщине (зачастую безработной пролетарке, уже имеющей 6-7 детей) советы, как уберечь себя от беременности; Эйслер пишет на слова поэта Брехта издевательский диалог между врачом-чиновником и работницей, пришедшей просить об аборте (песня в Германии запрещена).
Обрубки империалистической бойни заботливо рассованы германской буржуазией по «шпиталям» (приютам-богадельням), чтобы не напоминать о преступлении тем, кто его вновь организует. А эйслеровский «Марш калек» тычет в зрачки нарядным кварталам страшные обрубки и крючья, грозящие революцией (песня в Германии запрещена).
Собирается интервентский поход против СССР – и уже пишется для рабочих колонн песня «Начеку», грозящая интервентам восстанием за их собственной спиной.
Одним из значительнейших фактов музыкально-театрального порядка было представление на берлинской эстраде нового произведения Эйслера и Брехта – «Мероприятие». Это, по существу, инсценированный показательный суд, где масса в лице огромного рабочего хора судит об успехах и ошибках нелегальной коммунистической группы.
Сейчас Эйслер с тем же Брехтом работают над новой живой вещью эпохи мировой войны «Эстафета правды». Летом Эйслер должен приехать в Москву, чтобы принять участие в дискуссионной исследовательской и творческой работе музыкальных объединений СССР, а также для постановки некоторых своих вещей.
Фото. Певец Эрнст Буш (слева) и поэт Эрих Вайнерт (справа) выступают в Большом зале Московской консерватории.
Место: СССР, Москва.
Дата события: 01.01.1936.
Арсений Гулыга "В гостях у Эрнста Буша" (1974) Цитата по: Журнал "Звезда", 1974 № 7, ЗАМЕТКИ ПИСАТЕЛЯ. Арсений ГУЛЫГА. В гостях у Эрнста Буша.– Стр. 182-188.
Арсений Гулыга – в 1945-1948 годах «Референт по театрам Управления военного коменданта города Берлин».
В статье известный советский германист А. Г. Гулыга рассказывает о своей поездке в ГДР в 1971 году.
"
В ГОСТЯХ У ЭРНСТА БУША
Арсений Гулыга
Ровесник века
Посадка окончена. Чемодан сдан в багаж, и мы с женой налегке занимаем места внизу у иллюминатора: на палубе сильный ветер. «Остров Хиддензее» отваливает от берега. Пароходик назван по имени курорта, куда мы держим путь.
Искра раскрывает путеводитель, и мы сообща начинаем его изучать. Хиддензее – остров без асфальтированных дорог и автомашин. Общая площадь 16,6 квадратных километра. Расположен в Балтийском море севернее Штральзунда и западнее Рюгена. Три населенных пункта – Клостер, Фитте, Нойендорф. Ежегодно здесь проводят свой отпуск 24 тысячи человек. Поля вереска. Дюны. Новое строительство запрещено.
К нашему разговору прислушивается сосед. Открыв бутылку пива (уже не первую), он вдруг констатирует:
– Вы – русские.
Получив подтверждение, расплывается в улыбке. Россия – страна его молодости: попал в плен еще в сорок первом году. Пришлось, конечно, туго, но он тогда был молод, а это главное; где бы ни прошли молодые годы, вспомнить о них приятно. Он пьет за наше здоровье, расспрашивает, как нам здесь нравится, куда мы едем.
– На Хиддензее. Нас пригласил Эрнст Буш. Вам знакомо это имя?
Он силится вспомнить. Я подсказываю:
– Певец.
– Ах да, знаменитый оперный певец...
В разговор вмешивается девушка в синей блузе «Свободной немецкой молодежи»:
– Эрнст Буш никогда не пел в опере, только на эстраде, только революционные песни.
***
...Впервые я услышал Эрнста Буша в 1936 году. По радио и на грампластинках. На уроках немецкого языка мы учили наизусть «Песнь единого фронта» и пели ее на демонстрациях. Наш школьный поэт сочинил перевод:
И так как все мы люди,
Нет охоты получать ботинком в рот.
Под собой не хотим мы видеть рабов,
А над собою господ.
Потом выяснилось, что первая строка совпадает с другим переводом, принадлежащим настоящему поэту. Может быть, мой одноклассник где-то прочел ее или услышал... Говорят, можно запомнить чужое стихотворение, а спустя некоторое время искренне считать, что ты его сам сочинил; так ли случилось с моим одноклассником, сказать трудно, а спросить нельзя: он погиб на фронте.
Детство кончилось, началась война. Я служил в политотделе дивизии. Ночью меня посылали на передний край, и через окопную звуковещательную станцию я передавал немцам последние известия, убеждал их сдаваться в плен, раскрывая всю бесчеловечность и безысходность их войны против нас. В заключение ставил единственную имевшуюся у меня немецкую пластинку: на одной стороне «Песня единого фронта» Буша, на другой его же – «Песня о солидарности». Где Буш и что с ним, я не знал. Впервые я увидел Эрнста Буша в Берлине в 1945 году. Он исполнял главную роль в пьесе «Маяк» Роберта Ардри на сцене Геббель-театра. На спектакль я попал по делам службы, моя новая должность называлась так: «Референт по театрам Управления военного коменданта города Берлин». Меня познакомили с Бушем, и мы быстро подружились. Он называл себя ровесником века.
Век опередил его только на три недели: Эрнст родился 22 января 1900 года. В Киле, в семье рабочего. Семи лет он уже выступал на сцене: в рабочем клубе, в хоре пел «Интернационал». Пятнадцати лет начал работать – слесарем на судостроительной верфи. (Слесарное дело он до сих пор считает своей основной специальностью; когда в тридцатые годы, уже будучи известным актером, он собрался в Москву, то написал Сергею Третьякову, не требуются ли в Советском Союзе квалифицированные слесари, и поехал, только получив утвердительный ответ.)
Восемнадцати лет Буш участвует в восстании кильских моряков, положившем начало Ноябрьской революции в Германии. С тех пор две страсти владеют его помыслами – революционная борьба и искусство. Эрнст руководит семинаром изучающих «Коммунистический манифест» и драматическим кружком, разучивающим «Фауста». Режиссер Кильского театра обращает внимание на талантливого юношу. Когда Буш оказывается без работы, его берут на сцену. Поручают роль в опере Масканьи «Сельская честь». Это было единственное выступление Буша в опере; он, правда, не пел, а только размахивал опахалом. Затем с успехом выступает как драматический артист и в конце концов попадает в театр Пискатора – театр новаторский, театр политический. Здесь впервые по ходу действия в одной из пьес он поет две песенки. Здесь начинается многолетнее сотрудничество с композитором Гансом и писателем Бертольтом Брехтом.
Лучшие песни Буша созданы им в сотрудничестве с Эйслером и Брехтом. Он пел на политических митингах компартии, в рабочих клубах, на подмостках литературных кабаре. Одновременно работал в театре и кино. После прихода к власти фашистов Бушу пришлось покинуть Германию. Начались скитания по Европе, которые в 1935 году привели его в СССР. Третьяков написал ему, что здесь нужны слесари, но еще больше – революционные певцы. И он пел. Немецкие, советские, а после 1936 года – и испанские антифашистские песни. Полтора года Буш провел на фронтах гражданской войны в Испании. После поражения республиканцев оказался в гитлеровском застенке. Из тюрьмы его освободили советские войска. На моих глазах происходило возвращение Буша к жизни искусства. Он играл Сатина в «На дне», поставил «Матросы из Каттаро» Фридриха Вольфа. И вскоре вернулся к деятельности певца-трибуна. Последнее было особенно трудно: в тюрьме Буш получил ранение, парализовавшее левую часть лица, стеснявшее его богатую мимику. Буш перешагнул и через это препятствие.
Мы расстались в 1948 году, когда мне пришло время возвращаться на родину. Новая встреча – в 1957 году: Буш с театром «Берлинский ансамбль» приехал на гастроли в СССР. Москвичи и ленинградцы помнят его в брехтовских пьесах «Матушка Кураж и ее дети», «Кавказский меловой круг», «Жизнь Галилея». О других его работах мы узнавали из немецких газет: Мефистофель в «Фаусте», Яго в «Отелло», Юлиус Фучик в пьесе «Прага остается моей».
Через восемь лет я снова в Берлине, но Буш на сцене уже не выступает. Он приступил к осуществлению «дела своей жизни» – созданию хроники песен нашей эпохи. На грампластинки с маркой «Аврора» записывается монументальный песенный цикл, отражавший историю века, ровесником которого довелось быть Бушу.
Когда им обоим исполнилось семьдесят лет, я послал Бушу поздравление. В ответ пришла открытка – шуточный автопортрет: юбиляр восседает на огромной груде приветственных телеграмм. Рядом текст:
Hier sitz' ich auf dem Meilenstein,
Und sehe froh verwundert.
Noch nie hab' ich so hoch getront
Seit anno 1900.
(Сидя здесь, на верстовом столбе, я смотрю вокруг удивленно и радостно; еще никогда с 1900 года не возносился я столь высоко.)
Все это выполнено типографским способом: отвечать, видимо, приходилось многим. Но рядом собственноручная (фламастером) приписка:
Hat sich gelohnt?
Die Frage stimmt mich heiter.
Mir hat es Spaß gemacht!
Ich mache weiter.
(Был ли во всем этом смысл? Вопрос смешон. Мне нравилось все это, и я продолжаю в том же духе.)
И вот, вместе с женой, я еду в гости к моему другу. Август. Мы проводим в ГДР отпуск. Побывали в Тюрингии и Саксонии, а теперь «Остров Хиддензее» везет нас на остров Хиддензее. Приближается низкий берег. Это Фитте – первая остановка и конечный пункт нашего морского путешествия. Уже виден причал, на нем люди. Постепенно я начинаю различать белокурую, неседеющую голову Эрнста Буша. Рядом с ним его семилетний сын Ули (Ульрих). Через несколько минут мы обнимаем друг друга. Дом Буша находится в трех километрах от пристани. Транспорта здесь нет. Я привязываю чемодан к велосипеду Эрнста и стараюсь не отстать от Ули, который едет впереди, указывая дорогу. Искра и Эрнст идут следом за нами. На полпути нас встречает Ирен – жена Эрнста. За ужином начинаются расспросы и воспоминания. Как поживают московские друзья? Что нового в театрах? Советская жизнь интересует Буша, и он хорошо ее знает. Сведения – не только из газет, но и из многочисленных писем, поток которых увеличился после того, как А. Л. Дымшиц в юбилейной статье в «Известиях» опубликовал адрес Буша (Берлин 111, Леонгард-Франк-Штрассе, 11).
Корреспонденцией ведает Ирен. Она приносит пачку писем. Я беру одно и читаю: «Дорогой друг Эрнст Буш! Я назвал Вас другом не случайно: Ваш чудесный, бесподобный голос сыграл в моей жизни огромную роль. Впервые я услышал его по радио в далекой сибирской деревне. Я был тогда подпаском и пас коров. В степи самостоятельно изучал немецкий язык с помощью учебников и книг, которые получал из Москвы наложенным платежом. Однажды я вернулся усталый из степи, лег в комнате отдыхать и вдруг услышал по радио немецкое пенье. Это была песня «Болотные солдаты», пел Эрнст Буш, как объявил диктор. С тех пор я полюбил Ваши песни. В 1939 году я стал преподавать немецкий язык в средней школе, своим ученикам я рассказывал о Вас. В 1941 году я воевал на фронте под Москвой с немецкими фашистами. В эти тяжелые дни вполголоса я напевал Ваши песни. Пулеметный расчет, которым я командовал, заинтересовался Вами, Вашей жизнью. Я рассказал солдатам о Вашей героической жизни, о Вашем искусстве, о том, что Вы воевали с фашистами в Испании. На войне я был два раза тяжело ранен и стал инвалидом... Дорогой друг Эрнст Буш, я знаю, что Вам пишет много людей со всего мира и что Вы очень заняты, но мне все же хотелось бы получить от Вас хоть несколько строк, они принесли бы подлинную радость инвалиду войны в далекой Сибири...»
– Ты ответил?
– Ни одно письмо не остается без ответа.
Дом в дюнах
Дома здесь имеют не номера, а названия. Дача Буша – «Дом на дюнах», соседняя (в полутора километрах) – «Изольда», и так далее. Дом небольшой: две комнаты внизу (гостиная и детская, предоставленная теперь в наше распоряжение) и две крохотные – наверху. Раньше «Дом на дюнах» принадлежал биостанции.
– Мне пришлось все перестроить, фактически сделать заново. И многое – своими руками. Ты ведь знаешь: я слесарь. В эти доски собственноручно вколотил двадцать тысяч гвоздей. Работа закончилась только в прошлом году. Кстати, вы здесь первые гости.
– Первые русские?
– Вообще первые.
Утро. Женщины и Ули ушли купаться.
Эрнст укладывает в песок принесенные с берега камни, я ему помогаю. Получается нечто вроде мощеной дорожки, ведущей ко входу в дом.
– Назовем ее аллеей Арсения, – говорит Эрнст...
Солнце ползет вверх. Эрнст уходит в тень, а я на пляж. До моря триста метров. Но идти можно только узкой тропкой, петляющей среди высокого (по колено) вереска. По вереску ходить ни в коем случае нельзя: заповедная зона.
Лиловый вереск, желтый песок, голубая вода и синее небо. Где я видел такое пронзительное и вместе с тем гармоничное сочетание чистых тонов? Ну, конечно, у Нольде! Надо сказать, что живопись немецких экспрессионистов, практически неизвестная у нас на родине, была, пожалуй, одним из самых сильных впечатлений от всей поездки по ГДР. Мы часами простаивали в музеях Берлина, Галле, Лейпцига, Дрездена перед полотнами Нольде, Шмидта-Ротлуфа, Кирхнера, Марка, Макке. Это было открытием, более того – откровением. Раньше (по репродукциям) эти художники казались нам выразительными рисовальщиками, надо было увидеть подлинники, чтобы понять, что перед нами великолепные колористы. И потом в разных местах страны мы наталкивались на реальные прообразы этого искусства. Так здесь, на Хиддензее, ясным августовским утром передо мной раскрылась палитра Нольде.
Размышляя о живописи, я незаметно перешел через песчаный гребень и оказался на пляже. Вот и Искра. Но, боже правый, что это значит: моя драгоценная половина нагишом.
– Ты что, мать, с ума сошла?
– Не кипятись, здесь иначе нельзя... Неудобно.
Я смотрю по сторонам и кругом вижу обнаженные фигуры. Ну и ну, это, оказывается, нудистский пляж. Отступать некуда, я сажусь на песок и вскоре понимаю, что быть здесь одетым не вполне прилично, это значит обращать на себя внимание, нарушать правила игры.
Когда мы были в Гарце, нам встретилась как-то в парке группа соотечественников, искавших стоянку автомашин. Мы проводили их и по дороге разговорились. Это были советские инженеры, работающие в Штральзунде и приехавшие на воскресную экскурсию в Вернигероде. Мы сказали, что собираемся в Штральзунд и далее на Хиддензее, они заулыбались: «Насмотритесь там на СФК!» Я не знал, что это такое. Оказалось – «Свободная физическая культура», новое название нудизма. И в путеводителе говорилось о пляже СФК в района Фитте, но я не предполагал, что «Дом на дюнах» находится в самом его центре. И Эрнст не предупредил, ни слова не сказал об этом.
Шок проходит, я начинаю присматриваться к тому, что здесь происходит. Бросается в глаза отсутствие молодежи. Мы обнаружили ее потом на обычном пляже: там игры, смех, веселье. Здесь же – тишина и спокойствие. Народу немного, в основном семейные группы: папа, мама, дети. У каждой семьи свое постоянное место, огражденное камушками, свой «бург».
На досуге я спросил потом Буша, как он относится к СФК.
– Нейтрально-созерцательно. Иоганнес Бехер, тот был энтузиастом этого дела. По его инициативе после 1945 года возникли у нас первые пляжи СФК.
Сам Буш предпочитает купаться рано утром, когда на море никого нет. И не жарко.
Разговор вертится вокруг разных мелочей, но я стараюсь направить его в интересующее меня русло: над чем сейчас работает Эрнст. Он отнекивается, говорит, что в отпуске, что вообще ему скоро «отчаливать», но потом проговаривается: приступил к созданию новой серии пластинок – «Красная шеренга», в которой найдет отражение вся история немецкого революционного движения, начиная с истоков. Буш отыскивает в библиотеках и архивах в ГДР и за границей забытые произведения, собирает иллюстративный материал. Первый выпуск будет назван стихотворной строкой из Гердера «Утренний привет немецкой свободы» и посвящен будет двум событиям – Крестьянской войне 1525 года и восстанию силезских ткачей 1844 года. Долгоиграющая пластинка вложена в конверт вместе с развернутым литературно-художественным введением, фактически – целой книжкой. На обложке – рисунок Лео Грундига из его графической серии «Немецкая крестьянская война», затем стихотворные тексты, фрагмент картины Макса Лингнера «Война крестьян» и историческая справка. Другая справка – о восстании ткачей, здесь же известный рисунок Кэте Кольвиц, стихи Гейне и Гервега, фотография, где запечатлена сцена из спектакля «Ткачи» Гауптмана (сентябрь 1930 года), в котором одну из ролей исполнял молодой Буш.
Кое-что уже сделано. Эрнст показывает иллюстрации. Потом включает магнитофон. Буш поет соло боевую песню Ульриха Гуттена (оригинальный текст 1521 года!), вместе с хором – песню «Флориан Гайер» и затем снова соло «Песню о ненависти» Гервега:
Дела любви нас не спасут,
Любовь – пустое слово,
Верши, о ненависть, свой суд,
Круши, ломай оковы!
Все это новые записи. Голос Буша чист, выразителен, неповторим, как и сорок лет назад.
«Жизнь Галилея»
Наша поездка по ГДР началась в Берлине. Несколько дней мы прожили в новой гостинице на Александерплац. Эта площадь теперь – своеобразный клуб молодежи; руины давно расчищены, транспорт перенесен на соседние улицы, кругом новые дома, кафе, магазины, в центре бьет живописный фонтан, на парапете которого можно сидеть. Здесь произошел любопытный разговор с западногерманскими студентами. Их было трое – рослые парни с локонами до плеч и столь экстравагантно одетые, что даже среди здешней нестандартной толпы они обращали на себя внимание. У одного через всю грудь по зеленой майке тянулся красный лозунг: «Руки прочь от Вьетнама!» Другой был в брюках, солидно вымазанных известкой. Впрочем, когда он подошел ближе, стало ясно, что штаны новые, добротные, только материал сделан так, что кажется грязным. И лозунг на груди первого тоже оказался фабричного происхождения.
Разговорился я с третьим. Звали его Ханс-Георг. В этом году он окончил естественное отделение, но диплома защищать не стал. Почему? Поступил на первый курс философского факультета. Что так? В каждом немце сидит философ. Но все-таки? Заведующий лабораторией – гнусная личность. В таком случае меняют лабораторию, а не начинают все сначала.
Тут моего собеседника прорвало: «Вы хотите знать почему? Хорошо, я скажу. Вы читали «Новый прекрасный мир» Хаксли? Помните, там из одной оплодотворенной клетки выводят 96 одинаковых человеческих особей, абсолютно тождественных, так что никаких индивидуальных отличий, никакой психологической несовместимости – идеально слаженный коллектив. Идентичность – основа общности. Мой шеф был одержим этой идеей. Да дело вовсе не в нем, а в самой науке. Вы представляете себе, что будет с личностью, если окажется возможным кардинально влиять на наследственность, формировать человеческий организм по заданной программе – кому как думать, как чувствовать, к чему стремиться! Для каждой профессии своя порода людей – послушные роботы, инициативные организаторы, воинственные солдаты. И все довольны. Ни тебе забастовок, ни студенческих волнений. И, уж конечно, никакой революции, капитализм на вечные времена! Вот почему я вышел из игры. Я хочу иметь чистые руки и чистую совесть. Вы ведь знаете, что Ган, первым расщепивший атом урана, после Хиросимы хотел застрелиться. И Эйнштейн не находил себе покоя. Говорят, что чувство вины ускорило его смерть.
Только не думайте, что я вообще против науки. Сейчас пишут статьи в защиту естествознания, доказывают что-то, оправдываются. А нас называют троглодитами, рисуют карикатуры. Нас – это членов лиги гуманизации науки. Да, представьте себе, есть и такая, к сожалению, малочисленная. Мы повторяет вслед за Брехтом: прогресс в познании природы при застое в познании общества подобен смерти. И еще хорошо сказано: кто хочет выжить, должен философствовать. Вот почему я оказался на философском факультете. Мы вовсе не хотим повернуть человечество вспять, мы не против цивилизации, промышленности, комфорта. И Манфред не против (Ханс-Георг показал на своего приятеля в штанах «под известку»), он только с виду похож на хиппи, ему отец подарил автомобиль, и он сейчас зубрит правила уличного движения. Современное общество не может жить без науки, но некоторые области, таящие в себе опасность, надо взять под контроль. Запрещены же ядерные испытания в атмосфере.
Я за науку с человеческим лицом. Может ли у нее быть звериный оскал? Еще какой! Вспомните о Гёбхардте. Вам это имя ничего не говорит? Профессор Гёбхардт был президентом немецкого Красного креста при Гитлере. В 1947 году его повесили в Нюрнберге. За проведение экспериментов на людях. Кстати, мой шеф был у него ассистентом, но каким-то образом ему удалось выкрутиться. В качестве «подопытных кроликов» использовали преступников, приговоренных к смерти, и советских военнопленных. Гёбхардт говорил, что Гиппократова клятва распространяется лишь на лечащего врача, а к врачу-экспериментатору отношения не имеет. Брехт же требовал Гиппократовой клятвы даже от физиков – «употреб-лять свои знания только на пользу человечеству». Мальчишкой в «Берлинском ансамбле» на Шиффбауэрдамм я видел «Жизнь Галилея». Никогда не забуду Эрнста Буша, произносившего эти слова. Они засели в моей голове так, что их оттуда и молотком не выбьешь. Это была для меня первая лекция о социальной опасности, которую несет наука в дисгармоничном обществе».
– Что ж, – сказал Эрнст, – суть дела парень схватил правильно. Брехт несколько раз переделывал пьесу, каждый раз усиливая именно те вещи, о которых говорил твой приятель. Знания – сила, все дело в том, в чьи руки они попадут, куда их направят. Пока существует капитализм, ученый должен вести себя осмотрительно, чтобы потом не хвататься за голову. Главное – социальный статус науки. Помнишь две реплики в пьесе. Андреа говорит: «Несчастна страна, в которой нет героев». Галилей ему отвечает: «Несчастна страна, которая нуждается в героях!»
– Человек обязан вести себя нравственно, но «несчастна», то есть не стабильна, подвержена угрозе распада та страна, то общество, где нравственное поведение требует героизма.
– Именно. Моральная проблема неразрешима вне социальной проблемы. Первоначально Брехт хотел сделать своего Галилея чуть ли не подпольщиком. Потом в Америке, работая с Лаутоном, готовившим роль Галилея, он изменил замысел и изобразил своего героя предателем. Лаутон играл «ренессансного человека», обжору и сластолюбца, сломленного в борьбе.
– Но ведь ты тоже стремился к портретному сходству. Я читал у Эйслера, что кто-то увидел во Флоренции твой бюст, порадовался твоей известности, но, подойдя ближе, понял, что это бюст Галилея. И осуждение слабости, проявленной Галилеем, который отказался от своих убеждений, у тебя прозвучало убедительно. Я помню, как твой Галилей ест в начале и в финале спектакля. Увлеченный работой, он наспех глотает куски, не глядя на пищу. А в конце он не ест, а священнодействует. Жареный гусь для него – смысл существования.
– Все это верно, но в берлинской постановке Брехта интересовала в первую очередь не судьба Галилея, не его осуждение, а роль ученого в современном обществе. И не астрономия, а наука вообще. Кстати, об астрономии у Брехта были весьма приблизительные представления. Он, правда, показал свою пьесу одному из ассистентов Нильса Бора, но тот, видимо, читал ее невнимательно. На репетициях я стал вдруг замечать, что иногда мне приходится говорить нелепости. Вместо «спутников Юпитера» в тексте стояло «планеты Юпитера». В первой сцене Галилей объясняет Андреа систему Коперника, и получалось, будто смена дня и ночи происходит потому, что Земля вращается вокруг Солнца...
– Брехт с большим вниманием относился к замечаниям Буша, – говорит Ирен (в то время она работала помощником режиссера в «Берлинском ансамбле»). – Брехт приходил раньше всех на репетиции, он с нетерпением ждал Эрнста и спрашивал, что тот придумал за ночь. Буш войдя в роль, разговаривал тоном Галилея, ученого, читающего лекцию. Астрономические термины так и сыпались.
Я рассказываю о московской постановке «Жизни Галилея». О том, что монахи там ходят по сцене с портфелями, что Высоцкий играет почти без грима, заключительный монолог он произносит, обращаясь не к собеседнику, а в зрительный зал; сцена пуста и погружена во тьму, освещено только лицо размышляющего вслух актера. В спектакле два конца, показывающихся два варианта судьбы ученого: сытое, бездумное прозябание и сопротивления до конца. В финале на сцену выбегают пионеры с вращающимися глобусами в руках, как бы демонстрируя, что все-таки она вертится, наша планета Земля.
– Это вполне в духе Брехта, – говорит Буш. – А первоначально пьеса так и называлась – «Земля вертится».
Сегодня экскурсия в Клостер. Впереди, подымая брызги выше головы, бежит по воде Ули, а мы идем степенно по берегу – Эрнст, Искра и я. Ирен приедет на велосипеде прямо к обеду, заказанному по телефону на час дня в местном ресторане.
Клостер – сам по себе ничем не приметный поселок – прочно вошел в историю современной немецкой культуры: здесь жил и похоронен Герхардт Гауптман. В доме Гауптмана «Зеедорн» («Морская колючка») – мемориальный музей. Мы направляемся туда.
Перед музеем выстроилась длинная очередь. Сегодня воскресенье, и здесь собрались не только местные отдыхающие, но и приехавшие с материка. Эрнст идет к служителю, что-то говорит ему, указывая на меня, видимо, что я советский германист, что меня привел сюда профессиональный интерес, что завтра я уезжаю. Служитель кивает головой, делает нам знак и ведет внутрь сада. Эрнст остается снаружи: он был в музее множество раз. Кроме того, его окружила толпа пионеров в ожидании автографов. Один малыш становится в позицию для игры в чехарду, на его спине Эрнст подписывает открытки и путеводители.
– Господин Буш сказал, что вы из Москвы, – говорит наш проводник. – Вам приходилось бывать на Хорошевском шоссе?
Я отвечаю, что в Хорошеве прошло мое детство.
– А я строил в сорок пятом году жилые дома на Хорошевском шоссе. По специальности я садовник, но в плену пришлось поработать каменщиком.
А дальше сообщается уже знакомое: было нелегко, но все плохое забывается, помнишь только хорошее, а что может быть лучше молодости. У входа в дом мы расстаемся, крепко пожав друг другу руки.
Гауптман приобрел «Зеедорн» в тридцатые годы. Он проводил здесь лето; зиму – в Силезии или в Италии. Он умер 6 июня 1946 года в Силезии, завещав похоронить себя на Хиддензее. После войны осуществить это было непросто: Силезия отошла к Польше. Только в конце июля специальный траурный поезд отбыл из Берлина в Штральзунд. В траурной церемонии принял участие Вильгельм Пик, который произнес на похоронах речь.
Меня всегда занимал вопрос, как Гауптман, автор «Ткачей» и «Флориана Гайера», мог остаться в гитлеровской Германии. Каково было ему гуманисту и демократу, среди фашистских чиновных бонз, культа военщины и расизма? И сейчас, рассматривая экспонаты музея, вслушиваясь в объяснения экскурсовода, я снова думаю об этом.
Кто-то берет меня за руку. Оборачиваюсь – садовник, с которым мы только что распрощались. Он шепчет:
– Раз вы из Москвы, я покажу вам что-то особенное.
Он ведет нас на второй этаж, куда посетителям нет доступа, открывает дверь в спальню Гауптмана, показывает на стену, испещренную надписями. Дрожащей рукой выведено: «Бегство – это убийство». Надпись сделана в 1933 году, когда у власти оказался Гитлер. «Молчание – величайшее искусство», – это в 1937 году. Гауптман в фашистской Германии чувствовал себя узником, заключенным. И как заключенный на стене камеры, он писал сокровенное на своей стене. Художник мыслит метафорами и реализует их в своей жизни. Гауптману было уже за семьдесят, когда произошел фашистский переворот. В такие годы трудно решиться на эмиграцию. Но вот Бушу сейчас столько же. Разве он мог бы молча страдать? Дело не в возрасте, не только в возрасте.
– У меня другая закваска, – говорит Эрнст, когда я делюсь с ним своими мыслями. – Я окончил антифашистский университет: три года французского концлагеря и два года каторжной тюрьмы в Германии.
Он некоторое время молчит, потом продолжает:
– В тюрьме меня питали два витамина: Н и М – ненависть и месть. После войны я год не подавал руки немцам.
– По-моему, ты преувеличиваешь. Я помню, как в сорок пятом ты говорил, что наказание должны понести преступники, а не народ в целом. Я помню, как ты вступился за Грюндгенса.
– Грюндгенс спас меня от смертной казни.
– Значит, даже среди немцев, занимавших при Гитлере высокие посты, были порядочные люди.
Я рассказываю, что у нас издан роман Клауса Манна «Мефистофель». Герой романа Хефген как бы списан с Грюндгенса – талантливый актер, он остается в гитлеровской Германии, пресмыкается перед ее заправилами, в результате возносится на театральный Олимп, но предательство оплачено потерей таланта и ожиданием возмездия. На обложке книги – лицо Грюндгенса в гриме Мефистофеля. В послесловии и в рецензиях упоминался Грюндгенс как прототип героя. Но никто не обмолвился о том, что роман написан в 1936 году, когда еще рано было окончательно судить о судьбе Грюндгенса. В результате у Клауса Манна получился упрощенный образ. Жизнь оказалась сложнее, она (вместе со следственными органами) оправдала Грюндгенса.
– В качестве предисловия, – говорит Буш, – надо было бы напечатать мое данное под присягой и заверенное у нотариуса заявление о том, что Грюндгенс спас меня. Вопреки истине он доказывал фашистскому суду, что я не причастен к политике, он нанял лучших адвокатов, которым удалось добиться смягчения приговора. Вместо гильотины я получил семь лет.
Разговор за обеденным столом в Клостере, да и после возвращения домой идет о делах политических. Буш говорит, что жизнь – это политика, а политика – это борьба; а в борьбе нейтральных не бывает. Каждый должен определить свое место, ответить на вопрос, в какой сражаешься армии.
– В августе 1968 года я не колебался. Вот прочти.
Он дает мне номер «Берлинер цайтунг», где напечатана его заметка, написанная в иронических тонах под Брехта. И имя героя – господина Кройнера – заимствовано у Брехта. «Господин Койнер узнал на улице от своего соседа, что войска союзных социалистических стран вступили в страну чехов и словаков. «О, – сказал господин Койнер, – это скверно». И задумчиво пошел дальше. Затем он остановился и сказал своему спутнику: «Представьте себе, Бавария, моя родина, не разрешила бы на своей территории военные маневры, а на границе с Чехией выставила бы плакаты «Мы нейтральны!» Кроме того, два генерала из южногерманской группы войск бежали бы в Прагу и передали врагу планы западногерманского генерального штаба. Что сказали бы по этому поводу господа из НАТО?» Спутник ответил: «Великолепно, в Европе наконец настал бы мир!» – «Правильно, – ответил господин Койнер. – Но, скорее всего, Пентагон отдал бы своим войскам приказ засыпать эту маленькую страну шоколадом». Он сделал небольшую паузу и добавил: «Как во Вьетнаме».
...И снова вечер. Лиловый закат сливается с лиловыми полями вереска. В небе загораются звезды, а на горизонте – огни шведских маяков.
А утром – восвояси. Пять дней прошли как один. На этот раз «Остров Хиддензее» уходит из Нойендорфа. Сюда значительно дальше, чем до Фитте, и Эрнст заказывает единственно возможный здесь транспорт – конную фуру. Женщины располагаются на коз-лах, мужчины – в кузове. Колеса на резиновых шинах мягко катятся по песку. Я рисую Ули русские буквы – осенью он пойдет в школу и будет учить русский язык. Искра разговаривает с возницей: его молодость прошла в Краснодаре, он был тяжело ранен, считал себя покойником, но русские врачи выходили его; на волах ездил на базар за махоркой.
Потом Эрнст начинает рассказывать о своем первом пребывании в Москве. «Межрабпом» заключил с ним договор на съемки в фильме «Восстание рыбаков» по рассказу А. Зегерс. Фильм не получился, но советских кинокартин он посмотрел много. «Веселые ребята» – это было хорошо. А «Цирк» – нет, «Цирк» ему не понравился. Там артисты за спиной у коллеги готовят его номер. Даже если коллега подонок, поступок этот недопустим с точки зрения профессиональной этики. За это исключают из «Международной ложи цирковых артистов» на двадцать лет... А вот «Веселые ребята» – это было действительно хорошо, весело!
...В 1972 году Эрнсту Бушу была присуждена Международная Ленинская премия «За укрепление мира между народами». Вручение происходило в советском посольстве, на Унтер ден Линден. От имени советской общественности лауреата приветствовал режиссер Г. Александров. Потом состоялся концерт, в котором пел Эрнст Буш...
Вот и Нойендорф. Пароход стоит уже у причала. Пора расставаться.
– До свиданья, Эрнст! Приезжай в Москву! У тебя там много друзей, они ждут тебя. До свиданья!
"
У Буша есть одна класснейшая вещь - "Левый марш".
Суметь преложить на музыку эту маяковскую тарабарщину - это нЕчто! Здесь какое-то наитие свыше - создать барабанную симфонию.
Искать в Гугле и Ю-тубе по "Левый марш" или "Linke(n) marsh", слушать, качать и перецца.
НАЗАД
